НЕЛЛИ ВОРОНЕЛЬ

вернуться к списку авторов →

* * *

Мама, где я? Закрой мне глаза! Кружит лампы бельмо надо мною. Мама, что я хотела сказать, нас в палате теперь уже двое – я и этот, который в углу, в белых перьях, карболкой надушен, почему-то сидит на полу. Я хочу огурца из кадушки, а протезы, куда, не пойму, подевались – без них не укусишь. Мама, не говори никому! Погоди, я присяду под кустик. Китаянка суёт телефон и опять по-английски лопочет, в трубке маму зовут, это он, я никак не пойму, что он хочет. Карантин, потерпи, говорит. Мама, я его больше не слышу, эта лампа когда догорит, станет небо виднее и выше. Вон, две горлицы в нашем саду, он ерошит ее и целует. Мама, я же сама не дойду, так и буду лежать на полу я. Видишь, не закрывается глаз, да, наверное правый, не знаю. Телефон, что он хочет от нас? Мама, та вышиванка льняная… Где она? Я хочу, чтобы в ней ты меня унесла, укачала. Мама, я не хочу не во сне, и не дома, и без одеяла… 9 мая 2020

* * *

Два двугривенных, всеядная зима,
замирают города и государства,
вымирают, выживают из ума,
обрекаются на вечные мытарства.

У чумы почетным гостем на пиру
всяк входящий в состоянии покоя.
Смотришь в будущее, видишь там дыру,
а не смотришь, видишь слишком дорогое.

Смерть сама с собой играет в поддавки,
небо общее обманчиво стерильно.
Упаси живых от мыслей, отвлеки
от умытых рук спасителей бессильных.

Выпрямляющих пространства Гауди
вразуми, что жизнь их мизерная плата,
шибко умных за браваду не суди,
умирающим от страха дай лопату.

Утопи печали в памяти Треви,
пронеси пустую чашу Пантеона
мимо сирых и больных от нелюбви,
не казни нас за незнание закона.

Все живое постепенно заживет,
наживное наверстается однажды,
только этот разгоняющийся год,
каждый миг его и будет нами нажит,

из всего, что после чистки наскребли,
из всего, что взаперти в себе открыли.
Мы продвинутые юзеры земли
не важнее привокзальной липкой пыли

для админа, для сохранности систем
вечных ценностей в его координатах.
Подмалеванные звезды светят всем
с потолка пустой палаты для горбатых.

Без угроз употреби нас, не тяни!
Но зачем тогда все то, что с нами было?
Много нас, но у тебя-то мы одни,
только с нами ты и разум здесь и сила.

Только мы и производим жуть и смех
эти буквы, эти вирусные сети.
На кого потом любой повесишь грех,
если сгинут заигравшиеся дети?

* * *

Из-под земли и лиственного сора,
из ничего, из мутной безнадёги
проклюнулись фиалковые дети,
как будто только им тут и весна,
а в ней неукоснительность повтора,
упрямой жизни, радостей немногих.
Всё повторится и вернётся в цвете,
достигнув дна…

DOLO MALO

Апрельской грязью не отмоешь эти руки,
всем оступившимся ― пожизненный расстрел.
Какие боли? Вы болеете от скуки!
Готовьтесь к худшему, я все предусмотрел.

Предусмотрел, пересмотрел, переосмыслил.
С сосредоточенным иудиным лицом
вы преуспели лишь в одной из ваших миссий ―
по назначению покойника живцом.

Разоблачением займетесь на досуге,
когда отмоетесь, отмаетесь внутри.
Когда дотикает настенный счётчик хюгге,
когда и брют вам опостылеет и бри,

когда сквозь хаос и задраенные люки
вы разглядите белый свет во всей красе.
А мне вас брать из вашей грязи на поруки
и снова верить, что иуды вы не все.

ЗАПАСКА

В изоляторе – смех, голоса:
жив курилка, так пой или пей,
залепляй изолентой глаза,
человек человеку – репей.

Налицо передоз новостей,
у Варвары – замотанный нос,
сеть – и стол, и горшок, и постель,
графоман графоману – насос.

Предписаний – четыре стены,
скачет график дежурства химер,
Пифагор приспускает штаны,
моралист моралисту – пример.

Окна есть, открывай и елозь,
двери – небезопасная блажь,
с печенегами не задалось,
зубоскал зубоскалу – карт-бланш.

В распускающей слухи глуши –
прежней жизни утраченный дар,
указующий перст анаши,
чебурек чебуреку – омар.

Можно и не смотреть никуда,
не читать у гонца по лицу,
можно жить-поживать, ерунда,
фуагра не указ холодцу.

Можно дрянь эту сбыть, подыскав
запасной черепной коробок,
но запаски не будет, пока
человек человеку не Бог.

ВИД ИЗ ОКНА

Сначала трава и цветущая мелочь,
а позже – магнолии ловкий обман,
и вот уже зелень присыпана мелом,
и руку в перчатке не греет карман.

А снег представляется смертью случайной
для скоропалительных планов на жизнь,
но старый пузатый ободранный чайник
шепнет: «Шевелись там! Вскипело, кажись!

А помнишь, как в детстве весну выдавали,
как был отвоеван сухой пятачок
у жидкой грязищи для драных сандалий,
для хлесткой скакалки и заячьих ног?

А надцатилетние золушки, после,
как вы понимали босяцким чутьем,
что вольный, из клетки взмывающий воздух –
лишь только для вас, расцветающих в нем?

Да точно по тем же народным приметам:
вот – недостижима для грязи земной,
летишь над асфальтом, как прима балета,
каблук, мини юбка и шапки долой!

И, собственно, – всё, чем богаты, но разве
вы не были счастливы там и тогда
быть выше потуг атакующей грязи,
и бабок придворных смешного суда?

Да, что-то вокруг расцветало и кроме
ресниц и помады не к месту, не в тон,
был внутренний мир герметично устроен,
как нераспустившийся плотный бутон.

В укромном бутоне – не так чтобы тесно,
и были уместны границы его,
в которых ютилась весенняя бездна.
Лет сорок сморгнула – всего ничего.

В те тонкие руки – такую бы чашку,
твои бы проблемы, да вид из окна
на сосны и небо со снегом вчерашним,
которым уже отболела весна…»

Апрель 2020

Об авторе:

вернуться к списку авторов →